Имя лорда Бэрра было хорошо известно в землях Сефриса, однако если крестьяне с легкой завистью говорили о щедрости лорда в отношении тех, кто работал в его владениях, то прочая знать обычно брезгливо кривила ртом, смеясь над его повадками простолюдина. Торлах сам заведовал большой кузницей и обучал молодых людей мастерству ковки, в большой зале своего дома собирал крестьян на трапезы, сидя с ними за одним столом и поименно знал каждого, кто служил у него при дворе. Простой и прямолинейный, лорд любил работу руками и души не чаял в своей супруге, леди Мэриам, девушке из менее знатной семьи, но близкой мужчине по духу. Мэриам, одаренная мастерством зельеварения и ведомая уверенной рукой своей матери, готовила зелья самых разнообразных свойств, привлекая своим мастерством людей со всех окрестных земель.
Гармония их незамысловатой жизни не знала помех почти десять лет, до тех пор, пока леди не забеременела долгожданным ребенком. Однако радость известия довольно скоро сменилась тревогой: беременность Мэриам протекала тяжело и болезненно, и каждый день приносил новое беспокойство о жизни будущего ребенка. Роды, долгие и кровавые, тем не менее, закончились пронзительным криком дитя, в то время как рука леди Мэриам, нежно коснувшаяся щеки новорожденной девочки, затем медленно опала на влажные простыни, чтобы больше никогда не подняться вновь. Девочка была жива и здорова, но леди дома Бэрров было не суждено взрастить свою дочь, как она когда-то мечтала, лежа в надежных и теплых объятиях супруга.
Злые языки говорили о том, что Торлаха начали преследовать призраки, что он сошел с ума и что он и вовсе сам приложил руку к погибели супруги. Говорили о многом, ведь лорд дал им на то повод и уже не был поблизости, чтобы опротестовать заявления недоброжелателей. Спустя лишь пару недель после рождения дочери (нареченной Мойред, как того хотела леди Мэриам), не способный найти покоя в стенах родного дома, гонимый из угла в угол высоких каменных стен комнат и коридоров крепости, теперь кажущейся слишком большой и чужой, лорд Барр собрал небольшую колесницу вещей и покинул родные земли, скрывшись в ночи словно вор, чтобы больше никогда не вернуться. С матерью погибшей супруги, новорожденной дочерью и повозкой с двумя лошадьми, лорд ехал в неизвестном направлении, молчаливый и сосредоточенный, не произносящий ни слова, пугающий леди Даринн своей мрачной загадочностью. Их путь закончился в лесах Оллада, возле неприметного домика лесника. Хозяин встретил их на пороге, привыкший к путникам и готовый предложить им ночлег в своем скромном жилище. Однако, незнакомец в компании старухи и младенца желал иной услуги: протянув леснику мешок с деньгами, он предложил выкупить его дом. Торг был недолгим.
Вся жизнь Мойред была сосредоточена вокруг лесов Оллада и их небольшого деревянного дома, постепенно разрастающегося под умелыми руками её отца. Даринн, строгая в своем воспитании, но явно любящая девочку, вопреки протестам отца учила её письму, заставляла разделывать мясо и готовить еду, а вечерами, в свете угасающего очага, рассказывала ей истории о давних временах, пророчествах и магии, живущей в каждом из них. Но Мойред и не нужны были истории, чтобы знать про теплящийся в ней магический потенциал. Яснее прочих воспоминаний из её раннего детства, были голоса птиц у неё над головой, общающихся с нею, привлекающих к себе внимание, ведущих с ней беседы, когда сама девочка могла ещё только улюлюкать, не зная ни одного слова на языке своих отца и бабушки. Доринн видела потенциал девочки и с самого начала вкладывала немало усилий в его развитие. Без древних знаний университетов старуха могла научить девочку не всему, однако, разглядывая наиболее сильные стороны её дара, делала упор на них, позволяя внутренней энергии самой находить нужное русло.
С самых ранних лет девочка помнила путников, самых разнообразных высоких и низких, бледных и смуглых, мужчин с длинными заостренными ушами и низкорослых женщин с бородами. Кто-то проходил мимо, кто-то искал ночлега, а кто-то обращался к отцу за помощью в поиске дичи в их лесах. Девочка всегда была предельно вежлива с гостями, особенно теми, кто проявлял вежливость к хозяевам дома. С теми же, кто ей не правился, грубил отцу и пытался задирать её, Мойра могла стать язвительной и шкодливой (за что ей всегда доставалось от бабушки, требующей от девочки сдержанности даже в отношении самых омерзительных из людей). Иногда, направляясь на охоту с кем-то из незнакомцев, Торлах сажал Мойред перед собой в седло и негромко рассказывал ей про лесных жителей и растения, показывал то, на что нужно обращать внимание, чтобы найти свой путь домой. Иногда он просил её обратиться к птицам и девочка, задрав голову к небу, подзывала воробьев и синиц, спрашивая, куда направился кабан, по следу которого они шли и есть ли где-то поблизости водоем, у которого можно набрать воды.
Когда Мойред было шесть лет, отец пристроил к их домику кузнецу и, взявшись за железо и молот, начал ковать оружие. Весть о его мастерстве довольно быстро разнеслась по окрестностям, разносимая на устах их гостей. Тишина леса все чаще нарушалась голосами путников, желающих купить работу мастера. Чем больше людей находило путь к их дому, тем угрюмее становился Торлах, однако мужчина мало кому отказывал в своих услугах, исключением из правил делая лишь надменных и грубых людей. Однажды мужчина оставил в лесах высокомерного лорда, желавшего пострелять по лисам, но отказавшегося забирать свою добычу. Мойред не знает, что именно случилось с молодым лордом, но к их дому он больше не возвращался. Вечером, после ужина, девочка шепотом спросила об этом бабушку, но та лишь сурово покачала головой, сказав, что она задает слишком много вопросов и заставила её мыть всю посуду.
Даринн скончалась, когда Мойре было девять лет. Старая женщина не смогла пережить болезнь, пришедшую с особо холодной зимой. Девочка долго оправлялась от этой потери, замкнувшаяся в себе, не разговаривающая с отцом и гостями, целые дни проводящая возле озера неподалеку от дома, общаясь только с птицами, напевающими ей грустную песню потери близкого. На память от бабушки девочке остался серебряный амулет с блестящим зеленым камнем, который, надев себе на шею, она больше никогда не снимала. Глядя на его поблескивающий камень, Мойред думала о всех тех временах, когда, бабушка заставляла надеть его на шею, прежде чем они с отцом отправлялись на охоту. «Чтобы чудища не напали», говорила она, а девочка смеялась, не понимая серьезности на лице старухи. Остались и все годы обучения, магии и готовке, вышиванию и письму. Бабушка говорила, что настоящая леди должна уметь все, на что отец лишь хмурил брови и отводил взгляд, а Мойред, не понимая подтекста её слов, лишь согласно кивала и продолжала занятия. Со смертью Доринн, девочке самой пришлось продолжать занятия и, каждый раз, когда лень требовала от неё отвлечься, Мойра зажимала в пальцах амулет бабушки и заставляла себя продолжать. Потеря своей основной наставницы, сблизила девочку с отцом, который все эти годы, хоть и был нежен с дочерью, но все равно держал какую-то дистанцию. Дочь становилась старше, поэтому Торлах стал чаще брать её с собой на охоту, начал учить её держать в руках лук, делать ловушки. Не меньшее внимание он уделял и уважительному отношению к своей добыче. Мойра, по началу пытавшаяся общаться с животными, на которых охотилась, вскоре перестала это делать, не способная направить оружие против тех, с кем установила контакт. В одиннадцать лет это чуть ни стоило ей жизни и в тот день она получила неслабую встряску от перепугавшегося отца.
В шестнадцать лет Мойред начала сама сопровождать путников на охоте, когда отец посчитал, что она знает достаточно для самостоятельных выездов. Сомнение её временных спутников было понятным, однако не оправдывало себя и, не смотря на редкие насмешливые реплики в адрес её пола, что лорды, что простые путешественники признавали, что дочь Торлаха является достойной сменой на поприще лесного проводника и охотника. С годами её талант лишь развивался, а умение общаться с живой природой и, в первую очередь, с птицами, во многом давал преимущество даже перед многолетним опытом её отца. Тем более, что Мойра, в отличие от лорда Бэрра, никогда и не знала другой жизни. Для неё не было ничего более родного, чем звуки и запахи леса и даже скрежет железа в отцовской кузницы, сколько бы ни привычный, все равно казался чужим и враждебным. Становясь старше, девушка все дальше уходила от дома, исследуя леса и заводя новые знакомства с лесными жителями. Она делала кормушки по всему лесу и сооружала простейшие укрытия под корнями деревьев и в расщелинах гор, создавая места, где можно было бы укрыться от бури во время длинной охоты. Большинство из этих мест она никогда не показывала своим спутникам во время путешествия сквозь лес или длинной охоты – для них были сооружены места более надежные, возведенные ещё отцом – это были личные потайные места Мойры, незаметные и мало пригодные для жизни людей, привыкших хоть к какой-либо толики комфорта. Отец иногда посмеивался над ней, называя её хмурой дикаркой, а девушка лишь поджимала губы – привычка, перенятая от него самого.
Мойре было двадцать и она вернулась домой после трехдневного обхода леса. За собой она тащила импровизированные сани из сплетенных ветвей деревьев, на которых лежала тушка убитого ею оленя. В зимних сумерках родной дом встретил её темными глазницами окон и холодом промерзших комнат. Отец не откликнулся на её громкий оклик и девушка продолжила поиски, возвращаясь на улицу и направляясь ко входу в его столь же темную кузницу. Даже в сгущающихся сумерках пятна крови были отчетливо видны на снегу, теряясь лишь под множественными следами шагов, разбредающимися в разные стороны. Ещё прежде, чем она ступила внутрь темного помещения, перед её внутренним взором уже стояла картина того, что ей предстояло увидеть и Мойра не знала, было ли это внезапным проявлением новой грани её магии или же предчувствие опытного охотника, умеющего считывать мельчайшие знаки окружающего мира. Затаив дыхание, она вошла внутрь и тут же отпрянула назад, путаясь в собственных ногах и падая в снег, не сдерживая всхлип, рвущийся с губ. На грязном полу кузницы, промокший в луже собственной крови, лежал её отец, с телом разодранным чьими-то длинными острыми когтями. Его тело было холодным на ощупь, глаза затянула мертвенная пелена. Большая часть орудий, когда-то выходивших из-под его молота и украшавших стены кузницы, теперь пропали, оставив после себя пугающую пустоту. Его смерть и пропажа оружия никак не сходились в единую историю, однако следы телеги, которые наконец разглядели затуманенные слезами глаза, навели девушку на след.
Девушка провела три недели в попытках выследить людей, убивших отца. Следы колесницы вывели её из леса в город и девушка обошла немало знакомых и чужих людей в попытках найти остывающий след телеги с украденным оружием. Смутные воспоминания и неуверенные ответы направили её в сторону Натандема, но на большой дороге следов убийц уже было не найти. Сдавшись, охотница вернулась домой.
С тех пор прошло почти шесть лет, но родной дом так и остался для охотницы местом тяжелого воспоминания, удручающе легко перекрывающего все счастливые моменты, связанные с ним. Она все равно возвращается туда раз за разом, однако не менее редко её можно встретить снимающей комнаты в тавернах близлежащих городов. С владельцами охотница обычно заключает соглашения о поставке дичи, сбивающей большую часть стоимости жилья, остальные же деньги отдает с выполненных заказов. Живя в городе, охотнице стало гораздо проще искать людей, нуждающихся в лесном проводнике или спутнике на охоте: теперь людям не нужно блуждать часами в поисках их дома, прежде чем направиться в сам путь. Не укрылся от её внимания и тот факт, что гораздо больше людей начало искать помощи в преодолении лесов; все они тревожно шепчутся о монстрах, обитающих в чащах, однако Мойра, всю свою жизнь проведшая в лесах, лишь с ухмылкой на губах разводила губами, уверяя своих спутников в том, что пока они с ней, встреча с монстрами ей не грозит. Но некоторые сомнения все равно закрадывались ей в душу и охотница неосознанно теребила амулет бабушки, висящий у неё на шее.
Большинство путников считают Мойред хорошей  компанией в пути: она редко инициирует беседы, предпочитая хранить молчание или негромко общаться с птицами, однако легко вливается в беседу, если того ожидает от неё спутник. Людям иногда кажется, что она скупа на эмоции, но дело вовсе не в их отсутствии, а способности их выражать: строгое воспитание бабки подавило умение девушки вслух выражать гнев, выплескивать его наружу так, чтобы он не скапливался внутри ядовитой желчью. Злящаяся Мойред может стать неразговорчивой, хмурящейся и морщащейся, слегка язвительной, однако она почти никогда не повысит голос, вряд ли выскажет вслух все причины своего недовольства. Искренних улыбки и смеха незнакомцам тоже вряд ли удастся дождаться; если вас не связывают месяцы знакомства, вряд ли охотница засмеется даже над вашей самой смешной шуткой. Некоторых путников, бывало, задевало, что общение с птицами доставляет ей больше радости, чем их компания. Охотница лишь неловко пожимала плечами и поджимала губы. Некоторых вещей не объяснить.
   

Отредактировано Mairéad (2019-09-16 21:02:18)